Воспоминания блокадников. Ирина Анатольевна Виноградова
Люди и судьбы
Родилась в Петергофе 10 февраля 1932 г. Отец — Виноградов Анатолий Николаевич — «призванный по мобилизации Володарским РВК г.Ленинграда в августе месяце 1941 г. в Армию Народного ополчения в качестве рядового и направленный в пулеметный батальон», погиб в 1943 году.Летом 1942 г. была вместе с мамой эвакуирована в Новосибирск. Здесь окончила среднюю школу № 54 и отправилась на родину поступать в Ленинградский университет. Окончив его, вернулась в Новосибирск, где оставалась болевшая мама. Работала сначала корректором в газете «Вечерний Новосибирск», а затем редактором в редакции для детей и юношества на Новосибирском телевидении. Вышла замуж, переселилась в Академгородок. Стала заниматься пропагандой научных знаний, достижений сибирских ученых сначала на телевидении, затем в газете «Наука в Сибири». С 1988 г. на пенсии.
Каждый раз, когда я приезжала в Ленинград, город моего детства, брат мой говорил мне: «Ну что ты все ходишь по дворцам, особнякам, дворцовым набережным? Давай, я увезу тебя подальше от города и покажу места, где еще жива история: Старую Ладогу, Шлиссельбургскую крепость...» Я не понимала, как объяснить ему, что хожу я не по дворцовым набережным, а по своей земле, которую я люблю и с которой ощущаю почти физическое родство. Каждый шаг по каменистым плиткам Дворцовой площади, по Адмиралтейскому скверу, по набережной Невы отзывался во мне радостью. При этом я чувствовала, что этой земле я тоже не безразлична. Между нами установилось некое согласие и единство. В душе возникало чувство дома, чувство, которое так нигде и никогда у меня не появилось, несмотря на то, что уже полвека прошло, как я не живу здесь.
Помню, что еще ребенком, увезенная мамой во время эвакуации за три тысячи километров, я ощущала разлуку с городом, как с живым существом. Несмотря на тяжесть страшной голодной зимы 1941-42 годов, я редко вспоминала ее. Мне инстинктивно хотелось забыть, отгородиться от тех воспоминаний. Это сейчас с возрастом они стали навязчиво приплывать из разных уголков памяти. И порой я слышу хрипы татарина, умиравшего на кухне чужой квартиры. Чужой, потому что с приближением немцев нам пришлось покинуть свой дом в Петергофе и направиться в Ленинград, где нас определили в чью-то опустевшую квартиру. Это сейчас я вижу, как в зимнюю стужу везет меня мама на саночках от Финлядского вокзала на Васильевский остров: из дома, где не осталось в живых никого, до места своей работы, где нам предстояло жить до дня эвакуации. Это сейчас я с благодарностью вспоминаю людей в морской форме, по доброте которых попала я в госпиталь и смогла выжить. А как забыть те страшные мгновения, которые чуть не разделили нас с мамой навсегда? Поезд, увозивший нас по направлению к Ладоге, остановился в чистом поле. Из вагонов стали выпрыгивать люди. Вместе с ними вышла из теплушки и мама. Вдруг поезд тронулся и потихоньку стал набирать скорость. Я выглянула в дверь — мама бежала за вагоном, явно отставая. Ужас и отчаяние охватили меня. И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы поезд также внезапно, как и пошел, не остановился.Все это ранит сердце сейчас. А раньше в детские годы, я вспоминала свой город как сказку, которую у меня отобрали. В моих мечтах он всегда был праздничным и нарядным: с блиставшим позолотой шпилем Адмиралтейства, с зарослями благоухающей сирени, в золоте осенних листьев, шуршащих под ногами. Мысленно я бродила по знакомым улицам… А иногда воображала, как еду электричкой до Петергофа, от вокзала через Александрию иду пешком до фонтанов, подставляю лицо под их освежающие струи… И чувствовала, как уползает тяжесть с души.
Всегда мечтала приехать рано утром, забросить в камеру хранения чемодан и пешком не спеша пройти по всему Невскому. Мимо закрытых магазинов, кафе и ресторанов, чтобы было пустынно, чтобы встретиться с городом наедине — тихонько пересечь Дворцовую площадь, спуститься по ступенькам к Неве и ополоснуть лицо холодной и по-особенному пахнущей невской водой.
Больше всего я любила останавливаться в гостинице на улице Халтурина. Выходишь из подъезда — и сразу попадаешь в мир прошлого. Каждый раз я направляюсь к Зимней канавке, слышу завораживающий плеск воды, наклоняюсь к ней и с наслаждением впитываю дыхание вечности. Останавливаюсь взглядом на силуэте Петропавловской крепости, удачно вписавшейся в арку над Зимней канавкой. Иногда под нее с ревом ныряют моторные лодки, чтобы вырваться с другой стороны набережной в невские воды.Чуть дальше — и снова радость — встреча с атлантами. Могучие фигуры из серого камня, кажется, испокон веков с неизменным терпением и постоянством удерживают невыносимую тяжесть, подпирая своды Зимнего дворца. Я глажу холодный гладкий камень, мысленно подбадривая их, и благодарю за то, что они вселяют уверенность и надежду.
В пяти минутах ходьбы — квартира, в которой прожил свои последние годы Пушкин, рядом — Дворцовая площадь, Невский проспект… А если пойдешь в другую сторону через Марсово поле, то попадешь в Летний сад, где когда-то прогуливались, грезили Пушкин, Ахматова, Александр Блок…
И всюду вода — она журчит, плещется, переливается, сверкает... И в этой живой мерцающей глади отражаются не только узоры чугунных оград, особняки, дворцы и церкви, но и лики тех, кто одарил этот город своим талантом — художников, поэтов, музыкантов… Ради этого волшебства и приезжаю.
Но однажды я сдалась на уговоры брата. Мы садимся в машину и едем. Едем далеко и долго: Петровский завод, Петровские верфи, с которых сходили первые отечественные корабли, широкий просторный канал, построенный почти три столетия назад, по которому ныне ходят только лишь редкие пассажирские катера да моторные лодки. Заезжаем и в Новую Ладогу. Слово «Новая»в ее названии совсем не говорит о том, что это недавнее поселение. Не менее трех столетий живут здесь люди. Какое-то особое настроение витает над теми местами, которые заселены давно, веками. Это ощущение обетованности. Мы попали именно в такой уголок земли. Живут себе люди и живут: рождаются, взрослеют, умирают. От тех далеких времен остался в городе храм, ныне отреставрированный и уютный внутри. Рядом был погост, ухоженный и, как говорится, под приглядом… И снова подумалось: какой же это век на дворе? Такой основательностью и миром веяло отовсюду…
Храм, как и положено, стоял на крутом берегу, чтобы было видно издалека. Везде — тишина и покой. Даже Волхов — река, такая неистовая в Новгороде, смирила здесь свой нрав и была тиха, медлительна и миролюбива. Пока ехали, всю дорогу лил дождь, а когда подъехали к храму, выглянуло солнце. И храм засиял в его лучах. Во дворе батюшка занимался мирскими делами: что-то окучивал или вскапывал. Но увидев нас, приветливо пригласил пройти в церковь. Через несколько минут, переодевшись, появился со связкой ключей и отворил двери.
Пока мы ехали дальше, мысли мои были о том, что на этой ленинградской земле сражался, мерз и тоже голодал мой отец. Но я его представляю не в окопе, нет, а в светлой радостной комнате за фортепиано. Я сижу на коленях у отца, а он наигрывает какую-то веселую мелодию, надвинув кепку на глаза, чтобы не видеть клавиши. Это была такая игра, от которой мы оба были в восторге. А со стены на нас строго глядел с портрета важного вида офицер — мой дед, будто предрекая суровые времена.
В старой Ладоге нам посчастливилось побывать в старинной крепости — постройке XII или XIII веков. На высоком берегу Волхова полукругом возведены стены в четыре метра толщиной с узкими окнами-бойницами. Внутри — Георгиевская церковь. Все, конечно, полуразрушено. Но жизнь теплится: на церкви аккуратно возведены леса… Мы прошли по крепостной стене, потрескавшейся от дождей и ветров и поросшей мхом. Старая крепость удобно расположилась в излучине реки. Со всех сторон она была бестрашно открыта миру. Но и от нее далеко просматривалось все водное пространство вправо и влево от холма. Такая красота, такой простор открывались взору: зеленые берега, золотой ковер буйно разросшихся одуванчиков. Кругом было пустынно. Ничто не нарушало «одинокости» пейзажа. Лишь неподалеку от тропы, спускавшейся к берегу, паслись две козы. Они мирно поедали желтые цветы. Увидев нас, на минуту замерли. Одна из них так и осталась стоять неподвижно с желтым одуванчиком, зажатым в зубах. Рядом с камнями виднелось полузасохшее дерево. Внизу ствола еще зеленела листва, но в верхней части оно уже почернело, и дерево скорбно простирало к небу свои голые ветви. На одной из них, словно задумавшись, одиноко и неподвижно сидела старая ворона. О чем она думала? Какие времена вспоминала?..
А потом, отъехав далеко по дороге, мы увидели Старую Ладогу со стороны реки. За пологими холмами — курганами светились купола Георгиевской церкви. Вдали высился еще один храм. Облака плыли в синеве над деревьями, крышами, над золочеными куполами. Какой-то спокойный, неторопливый, вечный пейзаж — был, есть и — будет… И ничего вроде бы в нем особенного. А — ностальгия! Какое-то неосознанное, как говорят, подсознательное чувство родных мест. Моя земля… К ней прислониться, прижаться, слиться с ней навсегда. И тогда-покой…
Записано в сентябре 1993 года
Не звенят солдатские медали,
Много лет, не просыпаясь, спят
Те, кто Сталинграда не отдали,
Те, кто отстояли Ленинград.
Вы поймите, стильные девчонки,
Я не пожалею никогда,
Что носила старые юбчонки,
Что мужала в горькие года!
(Ю.Друнина)
«900 блокадных дней»
Источник:
