В начале мая 1942 года майор Додонов пришёл со своим новым экипажем на аэродром, чтобы познакомиться с самолётом, на котором предстояло летать в далёкие рейсы .

Трудно было удивить чем-нибудь этих бывалых людей: штурмана Ушакова, летавшего под капризным небом Финляндии, радиста Давида Чхиквишвили, сбившего четыре вражеских самолёта, старшего борттехника Прокофьева, который успел побывать над столицей врага, стрелков, доказавших свою меткость в боях. Только один стрелок-бомбардир Васильченко был новичком среди них. И все-таки они с удивлением остановились перед гигантским воздушным кораблём, прижавшимся к опушке леса.

Он стоял, опираясь тяжёлым телом на толстые и высокие — в рост человека — колеса, раскинув могучие крылья и сверкая стёклами сетчатой сигарообразной кабины, смотрел в солнечное весеннее небо.

Глядя на этот громадный воздушный корабль, люди испытывали чувство гордости, потому что у врага нет таких кораблей, но их могла строить великая держава — СССР. И корабль-гигант стоял на земле, широко раскинув свои могучие крылья с подвешенными тяжёлыми бомбами, как символ могущества и грозной силы СССР. Гордость и радость за свою великую родину испытывали все: и грузин Давид Чхиквишвили, добровольно покинувший энергетический институт, чтобы защищать родину от фашистского нашествия, и ярославский текстильщик Додонов, которому страна доверила этот воздушный корабль, и украинский колхозник — стрелок Азамат, и стрелок Плехно, тракторист из маленького городка Берислава, затерявшегося в широких степях Николаевщины, и ленинградский слесарь — борттехник Прокофьев, и стеклодув из Вышнего Волочка — штурман Ушаков, и его помощник, или, как его назвали товарищи, «штурманёнок» Васильченко.

И все эти люди, собравшиеся на аэродром из разных республик и областей великого Советского Союза, были объединены одним горячим желанием: поскорей освоить сложнейшую технику корабля и отправиться в первый полет в глубокий тыл врага. Закипела дружная работа. День и ночь экипаж не отходил от самолёта, и в этой напряжённой работе люди узнавали друг друга, и каждый нашёл своё прочное место в коллективе, спаянном взаимным доверием и строгой требовательностью командира. Но по-настоящему, глубоко, качества каждого человека должны были подвергнуться проверке лишь в боевом полёте.

… Воздушный корабль, взревев своими моторами, взмыл к небу, усеянному яркими звёздами, и штурман повёл его на запад, в глубокий вражеский тыл, а молодой «штурманёнок», сидевший в самом носу кабины, старался помочь ему, внимательно следя за сиянием Большой Медведицы. Давид Чхиквишвили чутко ловил в эфире сигналы радиомаяка.

— Всё в порядке. Идём на цель, — сообщил он на командный пункт. И вдруг под одним из моторов показалось пламя. Прокофьев бросился в плоскость. По инструкции следовало прекратить полет и вернуться на аэродром. Додонов знал, что нужно много-много денег, чтобы построить такой гигантский самолёт, что нужно сберечь его и жизнь большого экипажа, — и он повернул на обратный курс, а Чхиквишвили сообщил на командный пункт, что самолёт возвращается. Было досадно, что так вышло: нет ничего больней, как возвращаться домой, не выполнив боевой задачи.

Между тем, Прокофьев установил, что прогорел клапан воздушного самопуска, и доложил командиру корабля, что с таким дефектом можно продолжать полет к цели. Додонов снова развернул самолёт и лёг на заданный курс, а Чхиквишвили радостно передал по радио, что корабль продолжает полёт. Вот и цель… Противник не ждал воздушных гостей так далеко от линии фронта. Одна за другой полетели вниз бомбы и прогремели взрывы такой силы, что тяжёлый корабль качнуло воздушной волной. И только тогда беспорядочно застучали немецкие зенитки, но корабль, освободившись от груза, то нырял вниз, то взмывал к верху, то стремительно уходил в сторону, и немецкие зенитчики били в пустое пространство. Вспыхнул прожектор, нащупывая самолёт лучом своим, как острой пикой, но стрелки корабля ударили в основание этой пики из орудий и пулемётов, и луч мгновенно погас. Корабль уходил, оставив огненные следы на земле, и по этим следам другие корабли, летевшие позади, без промаха положили бомбы.

Они летали на Бухарест, на Кенигсберг, Данциг и другие фашистские гнезда, поднимая на воздух военные заводы и склады. На пути в Бухарест они пролетали над Украиной. Азамат и Плехно жадно вглядывались в землю, покрытую мраком и тишиной, в родную землю, вспоившую их и вскормившую. Внизу лежала мёртвая чёрная страна страданий и горя, и где-то там, во мраке, был родной Берислав. И грузин Чхиквишвили, и ярославский текстильщик, управлявший кораблём, и «штурманёнок», — все чувствовали великое горе своих товарищей, и сердца всех бились, как одно большое сердце, исполненное боли и пламенной ненависти к общему врагу общей для всех родины.

Однажды, когда самолёт, уходя от грозы, поднялся на высоту в девять тысяч метров, Прокофьев услышал в наушниках:

—- Говорит стрелок Азамат… У меня кончается кислород…

Прокофьев, зная, что медлить в таких случаях нельзя ни секунды, отцепил свой шланг от баллона с кислородом и полез за переносным баллоном, чтобы включить в него прибор Азамата. Он сделал несколько шагов, и, задохнувшись, упал на пол кабины. К нему бросился старший техник Кищенко и, сняв свою кислородную маску, надел её на Прокофьева, хотя и понимал, какому риску подвергает он себя на такой высоте без кислородной маски. Он успел пристегнуть маску к шлему Прокофьева и сам упал рядом с ним без сознания. Давид Чхиквишвили тряс Прокофьева, стараясь привести его в чувство, и борттехник открыл глаза. Он увидел лежавшего с закрытыми глазами Кищенко и, раздвинув пальцами крепко сжатые зубы, сунул ему в рот шланг переносного баллона. Борттехник Клейменов крикнул командиру корабля, что нужно как можно быстрей идти на снижение. И командир резко повёл самолёт вниз. Казалось, были нарушены все законы для снижения такого гигантского корабля и он не выдержит напряжения. Но воздушный гигант нырнул в грозовые облака и стремительно пошёл к земле. Сверкали вокруг молнии, искрилась антенна, грозовые разряды проходили через всё огромное тело машины и сотрясали её. Чхиквишвили оглох от страшного треска разрядки в радиоаппаратуре. Казалось, самолёт вспыхнет, зажжённый молнией, но искусство лётчика было выше стихии, и корабль вынырнул из грозового облака на высоте в две тысячи метров. Дорогая машина и бесценные люди были спасены от гибели, и Азамат уже без кислородной маски радостно вдохнул свежий воздух родных полей.

Они возвращаются после удачного полёта домой в большом автобусе. Штурман запевает песню и все дружно подхватывают её весёлыми голосами. Но порой нахлынут воспоминания, унесут в далёкий родной край, к любимой матери, страдающей в фашистском плену, и тогда печально и тихо, в раздумья поют: «Я могилу милой искал», и плачет гитара под пальцами Чхиквишвили.

У многих потеряны семьи, друзья и знакомые, давно нет от них писем. Чхиквишвили по радио сообщил свой адрес родным. И вот посыпались письма в таком изобилии, что прочитывать их не успевает весь экипаж. Пишут из Сибири, с Кавказа, с далёкого Севера, с берегов Амура и Волги, всюду нашлись родные и друзья. Только за последние три дня Чхиквишвили получил больше ста писем. Экипаж не успевает отвечать новым друзьям, а письма всё идут и идут со всех концов необъятной родины.

В ответных письмах экипаж корабля сообщает, что он совершил 70 боевых полётов и только однажды вернулся с пустяшной царапиной на фюзеляже, хотя немецкие зенитки выпустили по кораблю не одну сотню снарядов, что почти все в экипаже — коммунисты, что почти все — орденоносцы, а у некоторых и по два ордена, что все живы и здоровы — ни одной раны.

Эти люди неуязвимы, и секрет этой неуязвимости — в братской дружбе советских людей, спаянных единой ненавистью к врагу, единой любовью к своей родине и волей к победе.

В. ИЛЬЕНКОВ.

Дочитали статью до конца? Пожалуйста, примите участие в обсуждении, выскажите свою точку зрения, либо просто проставьте оценку статье.

Вы также можете:

• Перейти на главную и ознакомиться с самыми интересными постами дня
• Добавить статью в заметки на: