Глухая ночь в предгорьях, в тумане, в ветре, в мокром снеге, то холодная, почти морозная, то сырая, липкая. Вдали неумолкаемо грохочут пушки. Вдруг звуковая волна дальнего боя, метнувшись узким ущельем, врывается в долину с такою звонкою силой, что просыпаются селения вдали от фронта.

То падает снаряд двухсотсорокамиллиметрового орудия.

— Немцы прощаются с Владикавказом, — шутят бойцы.

По темным дорогам идут резервы, шумно шествуют жители освобожденных селений. Грохочут тягачи, вывозя немецкие танки, еще пахнущие гарью. Холодно и ветрено. Но у ворот, у темных стен притаились люди. Молча глядят они на проходящих бойцов. Только ребята, они, конечно, не спят, не в силах молча пережить торжество. Невидимые в темноте ночи, они вдохновенно орут:

— Осторожненько, товарищи бойцы. Тут заграждение.

— Правей, правей, товарищи. Тут ров.

Взято селение, вокруг которого развернулись ожесточенные схватки. Вот широкие улицы с одноэтажными домиками. Крыши домиков сбиты набекрень, как пилотки, стены пробиты, вырваны кусками, заборы разметаны, битая черепица хрустит под тягачами. Слышны удары молотков. Кто-то, не ожидая утра, чинит крышу. Кто-то, кряхтя, выбирает из-под обломков дома утварь. Бренчат тарелки. Чуть дальше, за селением, поле в сплошных воронках, словно распахано не продольными бороздами, а по какому-то новому способу — кружками. А селение, где был центр боя, лежит в развалинах. Случайно избежавшие немецкого ножа коровы ходят за бойцами и тупо тычут мордами в спины.

— Вот беда бедовая, — говорит часовой, — до чего меня этот скот замучил. Стоит мне слово сказать, как они все за мною — и коровы, и поросята, и гуси. Так и ходят следом, как за святым. И где население делось — не понимаю.

Но оно уже спускается с гор, оно идет, волоча на себе ребят и пожитки.

По дороге от селения к селению мы видим первые трофеи. Машины, танки, тягачи, орудия разбросаны, подобно убитым немцам, сначала поодиночке, потом группами, а дальше сплошными толпами, словно и они были охвачены паникой, как и люди.

У машин и танков уже хлопочут трофейщики, чертят мелом на бортах, какое куда везти, какое где ремонтировать, и разводят руками, браня на чем свет стоит шоферов, неизвестно когда успевших уже догола «раздеть» несколько вполне исправных машин.

В селении бойцы собирают тела убитых товарищей. Здесь сражался батальон войск капитана Тарана, в котором было много курсантов военных училищ из Владикавказа. Молодой лейтенант докладывает, что все тела собраны и сейчас начинается торжественное погребение.

— Все найдены?

— Все, товарищ капитан. Многих своих друзей узнал, — кусая губы, говорит лейтенант, быстро отдает честь и отходит, не успев удержать горячей слезы.

— Да, — задумчиво произносит капитан.

… Светает. Заря едва обозначается в небе, изодранном, как ветхое ватное одеяло. С Кавказского хребта валится облако за облаком, одно сея снег, другое кропя дождем, третье ведет за собой ветер, но небо светлеет, оживает долина. Звуки «Интернационала» торжественно и грустно звучат в разрушенном селении, у братской могилы. Никогда, может быть, не будет описан во всей своей грозной силе торжественный обряд боевых похорон. В нем нет ничего внешнего и он прост, но люди, совершающие его, полны такого сурового волнения, которое никогда не забудется, сколько бы ни жить.

А впереди второе селение и та же картина дикого разорения. По долине, усиливаясь и затухая, разносится грохот продолжающегося сражения. Пулемет, работающий за несколько километров, слышен, будто он строчит в трехстах метрах. Горы гулко отбрасывают в долину тяжелые обвалы артиллерийских залпов.

Дорога от мутно-зеленого Терека, яро грызущего камни, уходит на север, по линии фронта. Здесь жизнь тоже движется к западу.

Курган с пулеметными гнездами, блиндажами, окопами. Рядом свежая могила с красной пирамидкой и звездой на ее вершине. Чуть дальше еще не зарытые трупы немцев. Горит костер. Четверо бойцов разогревают консервы.

— Чего не зароете?

— Подождут, не хочется падалью руки пачкать, — говорит один.

Другой, улыбнувшись, машет рукой:

— Нам их зарывать, да зарывать, работы хватит. Хочут срочно, так нехай сами себе могилки приготавливают.

Дорога медленно поднимается к горному хребту. Здесь стоят бойцы одной части, не принимавшие участия в непосредственном сражении у Владикавказа. Они решали местные задачи, сковывая противника. Но бой, происходивший так близко от них, бой, решавший судьбу зимней кампании на Кавказе, касался и их. Они дрались с воодушевлением. Рота старшего лейтенанта Коршунова в день разгрома немцев у Владикавказа взяла тактически важную высоту. Ночью бойцы проделали ходы в проволочном заграждении и на рассвете внезапно атаковали высоту с фланга и перекололи до полусотни гитлеровцев.

Сюда донеслись первые вести об успехах вокруг Сталинграда. И здесь никто не хочет сидеть сложа руки.

Снова селение. Бои несколько откатились от него на запад, но немцы продолжают обстреливать селение. Осетины-колхозники, не глядя на обстрел, работают на полях.

Председатель колхоза Хетагуров — культурный, вдумчивый человек, с обстоятельной речью, так характерной для осетина, говорит твердо, глядя своими острыми, зоркими, широко раскрытыми, как у птицы, глазами:

— Он нас обстреливает, а мы назло ему работаем. И когда он ближе был, мы тоже работали. Мы были уверены, что в нашем селении немец не будет. У нас никто не эвакуировался. Если бы немец вошел, так нас не было бы. Все легли бы как один.

Бойцы части, защищавшей селение, здороваются с Хетагуровым, как со старым знакомым. Колхоз кормил бойцов овощами и помогал им, чел мог. Колхоз создал что-то вроде фонда для приезжающих, кормит раненых и едущих на передний край, в колхозе всегда найдется койка в теплой, чистой сакле.

— Пощады немцам от осетин не будет никакой, — говорит Хетагуров. — Многие объявили кровную месть немцем. Поклялись по адату, что будут мстить за кровь близких. А для горца клятва — великое дело.

В ингушских селениях говорят: «Если не омою кинжал немецкой кровью, то не мужчина я». Или так: «Шести немцев кровь пролью за раненого брата. Трех немцев кровь — за разрушенный дом. Трех немцев — за родное селение. Без двенадцати мертвых немцев — быть мне без чести, без имени».

Отряды осетин-добровольцев сражаются по всем традициям горской доблести. Подходят добровольцы из Дагестана. Они спустились с гор, которым еще ничто не угрожало, в поисках воинской славы. Опоясались шашками партизаны времен двадцатого года, дравшиеся под водительством Махача Дахадаева, знавшие Уллубия Буйнакского. Теперь они идут на помощь Сунже и Тереку. На ночевках бойцы подстилают себе сырую солому, а винтовки укутывают в сухие бурки, точно ребенка, и еще прикрывают их своим телом от ночной сырости. Они знают, что такое оружие, они владеют им с детства.

К вечеру неожиданно проясняется. Звезды одна за другой вспыхивают в небе. В воздухе появляется авиация. Самолеты идут низко, летят над самыми крышами, лихо переваливают через курганчики. А затем в небо протягивается сказочный фейерверк зеленых, красных и желтых трассирующих пуль. Медленные гейзеры взрывов встают десятками и сотнями, насколько видит глаз.

— Аккуратненько бомбят, будто вышивают, — говорит пехотный командир.

Теперь дорога вьется между гор. Похрустывает замерзшая грязь.

— Климат здесь разнообразный, — охотно сообщает регулировщик. — Полдень в поту, полночь в гробу. Днем загораешь, а ночью обмерзаешь.

И действительно так. С гор несется навстречу холодный, насвистывающий ветер. Ночь над горами. Фронтовой день на одном из участков Северного Кавказа закончился.

П. ПАВЛЕНКО.
СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ.

Дочитали статью до конца? Пожалуйста, примите участие в обсуждении, выскажите свою точку зрения, либо просто проставьте оценку статье.

Вы также можете:

• Перейти на главную и ознакомиться с самыми интересными постами дня
• Добавить статью в заметки на: